Очерк

Они летели высоко в поднебесье над черными пепелищами сожженных деревень, над жухлой стерней сжатых полей и над лесами, разукрашенными огненными красками октября. В косых лучах утреннего солнца, всходившего за Десной, они казались добела раскаленными жар-птицами, прекрасными и недосягаемыми.
В первую и во вторую военную осень, живя в занятой врагом Сеще, Аня не заметила пролета лебедей. То ли в те дни она чаще смотрела в землю, в дымящее корыто с ненавистным немецким бельем, то ли лебеди, сторонясь прифронтовой полосы, изменили тогда свой извечный путь с севера на юг.
Но теперь, в этот первый после освобождения октябрь, Аня снова провожала долгим взглядом улетающие на юг Стаи птиц, и, как бывало в детстве, когда она жила в лесной калужской стороне, в деревне Поляны под старинным городком Мосальском, гадала о том, что ждет лебедей в пути, за долами и горами, и желала им счастливого полета.
Это было одно из самых ранних ее воспоминаний, окутанных дымкой времени, но всегда смутно маячивших в прекрасном далеко. Подруги, завидев лебединую стаю, выбегали за околицу провожать быстрокрылых птиц, а она, Апя, самая маленькая из всех, отставала и падала, расшибая колени, и плакала, потому что подруги, убежав за чудесными жар-птицами в чисто поле и пламенеющую вдали Дубраву, бросили ее, оставив одну.
Зимними вечерами, когда злая вьюга гудела в печной трубе и пугливо моргала лампа-десятилинейка, бабушка, уложив голодную Аню спать, рассказывала ей сказки. И Аня особенно любила ту сказку, в которой девы по волшебству становились белыми лебедями...
Потом, когда папа перевез всю семью в Брянск и четырнадцатилетняя Аня пошла в городскую школу, она долго
тосковала по родной деревне, по песням на девичьих посиделках, по росистым лугам и красным метелям в облетевшей березовой роще, по санкам, по венку из васильков, уплывшему по тихой речке, и по лебедям, по прощальным взмахам их солнечно-белых сильных крыльев В такие минуты Аню охватывала смутная печаль, теснило грудь неясное чувство одиночества и покинутости.
Это же чувство щемило ей сердце и сейчас, когда она глядела вслед улетающим лебедям, бродя в поле под Сещей. Только теперь это чувство было намного сильней.
Прошло совсем немного времени после того дня, самого счастливого в Аниной жизни, когда первые «тридцатьчетверки» ворвались в догоравшую Сещу, в разрушенный немцами авиагородок, за которым простирался аэродром со взорванной взлетно-посадочной полосой. Это было время самых счастливых встреч и самых грустных расставаний.
Они встретились вновь, самые близкие и родные на свете люди, друзья по подполью, чех Вендслин, поляки Ян Большой и Вацск Мессьяш, партизанский комбриг Данченков и начальник разведки «дядя Коля», подпольщицы Люся Сенчилина, Паша Бакутина и она, Аня, вожак интернациональнаго подполья на мощной авиабазе гитлеровцев, девчонка, которая почти два года вела неимоверно трудную и опасную тайную войну с этой авиабазой, с ее комендантами полковником Дюдой и подполковником Арвайлером, с агентами СС-оберщтурмфюрера Вернера, со всей грозной машиной люфтваффе. И Венделин, и поляки, и Паша Бакутина — все они уходили вслед за войной, за убежавшими фашистами. Все они, молодые, веселые, сильные, захмелевшие от победы, были полны самых радужных надежд, говорили о скором разгроме врага и звали с собой ее, Аню, своего командира.
— Куда мне! — махнула Аня тогда рукой.— Дом сгорел, есть нечего, папа в армию идет, мама болеет, сестренки, как галчата, голодные...
И они ушли, Анины побратимы, ушли воевать.
— До видзенья, панна Аня!
— Будь здрава, Анюто!
— До свидания, Янек и Вацек! До свидания, Вендо!
Прошли первые дни освобождения, первые дни неуемной радости и новых нелегких забот. Аня упивалась ощущением свободы и, не ведая усталости, разбирала развалины.Теперь она работала не на немцев, теперь никогда ей не придется ей стирать немецкое белье.
Вскоре ее взяли на работу в строительную контору, Аня после двух лет под бомбами поначалу радовалась "той тихой работе, радовалась продуктовой карточке и ежемесячной маленькой, но постоянной зарплате, которую она целиком отдавала маме.
Но вот летят на юг, навстречу неведомым опасностям, дикие лебеди, и Аня, следя за их полетом, невольно сравнивает себя с каким-нибудь прирученным лебедем, у которого подрезали Крылья. Живет себе этот лебедь припеваючи в тихом и безопасном пруду, среди улиток и лягушек. Но при виде пролетающей над прудом стаи своих вольных собратьев, при звуке зовущего вдаль трубного клича могучий инстинкт просыпается в сердце птицы и, подчиняясь непреодолимому зову предков, лебедь бьет крыльями, пытаясь взмыть вслед за стаей, за бегущими облаками. И ни буря, ни ураганы, ни свирепые орлы, ни охотничья картечь не страшат лебедя. Но напрасны его усилия. Улетает стая, никнет в изнеможении гордая шея и насмешливо квакают в пруду пучеглазые лягушки...
Все чаще, печатая на стареньком угловатом «ундервуде» какой-нибудь приказ по организации, восстанавливающей авиабазу, Аня застывает над пишущей машинкой, и глаза ее видят не строки приказа, а лица друзей. Незабвенные дорогие лица тех, кто погиб — Кости Поварова, Вани Алдю-хова, Моти Ерохиной... И лица тех, кто уцелел и ушел опять на войну.
— «Жди меня, и я вернусь...» — льется песня из репродуктора.
Ане прежде казалось, что она научилась ждать еще в ту первую военную осень. Ей сказали «жди», и она ждала. Ждала, когда немцы из зондеркоманды загнали дубровских евреев в старую кузню, облили их бензином, подожгли и, надрывая животы, играя на губных гармониках, смотрели, как исполняют «тотентанц» — «танец смерти» — сгоравшие заживо люди. Ждала, когда с аэродрома, надсадно ревя, взлетали «хейнкели» и улетали с бомбами на восток, на Москву. Ждала и потом, когда пришел с белой повязкой полицейского Костя Поваров, и они начали свою тайную войну против оккупантов, а сещенцы плевали вслед и Поварову, и ей.
— Подожди, Аня! Будет и на нашей улице праздник! — сцепив зубы, говорил ей Костя.
Костю проклинали, его именем пугали маленьких детей партизаны заочно вынесли ему смертный приговор, а он ждал и учил ждать ее, Аню.
И она дождалась. Ее восстановили в комсомоле, выдали новый билет. Скоро ее должны были вызвать для получения награды в штаб фронта. Но почему-то теперь ей было еще труднее ждать. Может быть, потому, что раньше во время оккупации, исполнение ее желаний зависело не от нее самой...
А вот Костя так и не дождался, хотя жил только ожиданием.
— Костя! — уговаривала Аня первого руководителя сещинской подпольной организации.— Ну, давай хоть нашим подпольщикам, самым надежным из наших товарищей, скажем про тебя, чтобы они знали, какой ты полицейский!
— Нет, Аня! И не думай! Какой я есть полицейский, знают в штабе Десятой армии, знает Данченков. И этого пока довольно. Подождем. Вот вернутся наши, и мы с тобой пройдем по поселку, и все тогда узнают...
Это был один из первых уроков, преподанных Костей своей верной помощнице. А сколькому он обучил ее! Если бы не Костина школа, Аня никогда не смогла бы возглавить подпольную организацию и руководить всеми ее тремя группами: советской, польской и чехословацкой, и им никогда не удалось бы нанести врагу такой тяжкий урон, наводя на авиабазу советских летчиков, минируя самолеты фашистов на аэродроме...
Это Костя научил ее находить среди сещинцев людей, нравственно готовых к подвигу, трудному подвигу подпольщика. Костя вовлек в борьбу Аню и многих других своих земляков. И он не ошибся ни в одном из тех, на кого пал его выбор. И Аня ни разу не ошиблась в людях, которым доверяла все — судьбу организации, жизнь ее членов, жизнь всей своей семьи и свою собственную жизнь.
Костя влил в ее сердце силу, вооружил Аню своей верой в победу. Он словно вел Аню, взявшись своей сильной, твердой мужской рукой за ее еще не уверенную, слабую ручонку, вел сквозь все опасности. Но он сознавал, что, играя двойную роль, он словно балансировал на острие ножа; и долго это вряд ли сможет продолжаться. Надо было научить Аню самостоятельности, чтобы и она умела балансировать на острие ножа без посторонней помощи. И Костя делал это мудро и осмотрительно, предоставляя Ане все большую свободу действий, поощряя каждое ее независимое решение, каждую разумную инициативу. Он делал это с тем терпением, с каким птицы учат летать своих птенцов. Он твердо верил, что Аня рождена, чтобы летать и летать высоко..
В тот весенний день Костя торопился в лес. Говорят, вызывали в Москву. Он давно мечтал побывать на Большой земле, среди своих, там, где знали, какую мучительно трудную роль ему приходится играть, выдавая себя за предателя Родины.
Он взорвался на партизанской мине. Сещинцы сплевывали и ворчали: «Собаке — собачья смерть!» А у Ани сердце разрывалось от нестерпимой боли. Ей казалось, что вокруг рушится мир, что все погибло, что никто не сможет заменить Костю на посту руководителя сещинского подполья, которое стояло у порога самых трудных и главных своих дел. Но Костя уже успел научить ее летать, Аня и после его смерти чувствовала его поддержку, его твердую мужскую руку.
Аня пришла на Костину могилу около деревни Струковки, где год с лишним назад вырвавшийся из-под земли огненный смерч оборвал жизнь героя. Октябрьский ветер-листобой трепал последние листья кладбищенских берез. Осел могильный холмик, покосился столбик с полустертой надписью, сделанной чернильным карандашом. Аня положила под столбик пучок запоздалых осенних цветов, попавшихся ей по дороге из Сещи.
А лебеди, стая за стаей, все летели на юг. Летели над опустевшим после ухода партизан Клетнянским лесом, над дубовыми уремами извилистой Ветьми, над красавицей Десной, что несет свои воды тоже на юг, в черниговские и киевские земли...
Возвращаясь в Сещу, Аня не могла пройти мимо останков «хейнкеля», валявшихся в поле. Этот самолет взорвался со всеми бомбами от мины, подложенной Яном Маленьким в дни великой Курской битвы. Аня долго стояла неподвижно, глядя на обломки, и мысли ее уносились на запад, туда, куда ушли ее друзья...
Аня твердо знала, что ей надо сделать, чтобы вновь обрести крылья. Сначала нужно устроить семью на новой квартире, затем дождаться, пока выздоровеет мама, отложить немного денег и получить первый перевод отца из армии, запастись на зиму картошкой и дровами... Все, что ей заплатят в армии, она будет, конечно; посылать домой.
Она знала, что мама будет плакать, уговаривать. Ну чем, мол, тебе не житье дома теперь, когда немца прогнали! Разве сидела ты сложа руки? Разве мало рисковала жизнью? Мало сделала для Родины? Мама станет умолять: «Пожалей, Аня, сестренок! Мать пожалей! Каменная ты, бесчувственная!..»
Такие слова Аня услышала в тот день, когда впервые послала Машу в разведку на аэродром. Аня любила сестренку, и еще как любила! Но тогда уже все ее помощники на аэродроме были схвачены гестаповцами и оставалась только одна надежда, что фашисты не обратят внимания на девочку, совсем еще ребенка. Это решение нелегко досталось Ане, но Центру нужны были сведения во что бы то ни стало, любой ценой.
В те последние перед освобождением дни Аня чувствовала себя обессиленной, измученной. Весной гитлеровцы казнили в Рославле семью Кости Поварова, кроме его младшего брата Вани, которому удалось сбежать. Аню Антошенкову гитлеровцы бросили в овчарник на съедение собакам-людоедам. Арестованному Яну Маленькому также грозила верная смерть, в гестапо угодили и его друзья-поляки. Чех Венделин попал в штрафную роту — «роту смерти». В те черные дни подорвались случайно на «Магнитке» подпольщиков маленькие брат и сестра Люси Сенчилиной — Эдик и Эмма. Израненная Эмма осталась жить, а Эдик умер, потому что гитлеровские врачи, изверги в белых халатах, отказались перелить ему кровь. И Аня читала немой укор в глазах не только матери Эдика, но и в опухших от слез глазах Люси: это твоих рук дело, это ты наладила переброску мин из леса на аэродром.
Всюду рыскали ищейки оберштурмфюрера Вернера. Днем и ночью мерещились Ане гестаповцы, арест, пытки, казнь всей ее семьи, отца, матери и трех сестер, гибель всей организации...
Аня жадно читала теперь все, что могла достать в Сеще о подпольщиках, о партизанах — немногочисленные еще в то время книжки, очерки и статьи в газетах и журналах. В одном очерке о славных французских подпольщиках говорилось, что, по мнению французских борцов Сопротивления, средняя продолжительность жизни подпольщика равняется двум годам в подполье. Значит, в Сеще на авиабазе два Аниных года борьбы были целой жизнью.
…Аня и сама не заметила, как стала военной разведчицей. Передавая сведения об авиабазе Косте Поварову, она не знала, что тот передает их дальше — «дяде Васе», старшему лейтенанту Василию Алисейчику, действовавшему
штаба 10-й армии за Десной, на базе бригады майора Орлова в освобожденном от захватчиков поселке Дятькове. А девятнадцатилетний радист москвич Сергей Школьников передавал эти сведения по рации на Большую землю, в штаб армии сначала из Дятькова, потом из деревни Се-меновки и, наконец, из «Березового угла» — болотистого березняка близ деревни Яблонь. Только летом Аня узнала от Кости, что он всю зиму держал связь с Алисейчиком и потерял ее, когда заболел сыпным тифом — это было в июньскую блокаду сорок второго — и был отправлен с радистом за фронт. Тогда-то связь с военной разведкой и прервалась. Но ненадолго...
В том же июне из деревни Павлинки донеслась до партизан отряда Данченкова волнующая весть: ночью в тамошний лес был выброшен десант! Вскоре Данченков встретился с командиром десантной группы двадцатидвухлетним лейтенантом и десятком бойцов из войсковой части № 9903 при штабе Западного фронта — части, прославленной Зоей Космодемьянской. Этот лейтенант был курсантом военного училища, когда началась война. И уже 23 июня 1941 года он ушел в тыл врага с заданием от войсковой части № 9903, а затем выполнил и еще несколько заданий. Встреча эта сыграла огромную роль в жизни молодого тогда отряда капитана Данченкова: у лейтенанта была рация, и он немедленно связал отряд с Западным штабом партизанского движения, который, узнав о существовании уже зарекомендовавшего себя боевыми делами отряда, прислал сюда рацию и радиста.
В первое время сведения, собранные Костей Поваровым, Аней и ее друзьями, шли за фронт по рации лейтенанта, затем их отстукивал на ключе новый радист — Коля Бабурин. К тому времени прежние связные Василия Алисейчика Зина Антипенкова и Шура Чернова стали разведчицами Данченкова и возобновили связь с Сещей.
С лета того же года сещинское подполье держало связь и с группой Аркадия Виницкого, также разведчика «Десятки», то есть 10-й армии, который работал в районе Действия партизанского отряда майора Константина Рощина, соседа Данченкова по Клетнянскому лесу и его боевого друга. Осенью 1942 года отряд Данченкова стал 1-й Клетнянской партизанской бригадой, а отряд Рощина вошел во 2-ю Клетнянскую бригаду. С этими бригадами связь сещинского подполья была постоянной. Не прервала ее и гибель Кости — эстафету приняла Аня. Но 16 декабря 1942 года началась карательная операция «Клетте-2» («Репейник-2») против клетнянских партизан. Аркадий Ви-ницкий был вынужден уйти из северной половины Клетнянских лесов в южную, и жизненно важная для сещинского подполья связь прервалась.
Но сразу же после блокады Аня сумела быстро восстановить радиомост. 18 марта она встретилась в деревне Калиновке со своим новым командиром — старшим лейтенантом Иваном Петровичем Косыревым, опытным военным разведчиком, «унаследовавшим» сещинскую интернациональную подпольную организацию от Виницкого. На встрече присутствовали помощники Ани — Люся Сенчилина и поляк Ян Маньковский.
Заметно окрепшая к весне сорок третьего, наша авиация все больше интересовалась ссщинской авиабазой, ее основным, запасными и ложными аэродромами, ее противовоздушной обороной. Сведения, добытые Аней и ее друзьями, помогали нашим летчикам точнее наносить бомбовые удары по авиабазе и без потерь уходить от зенитного огня...
Чтобы черпать нужные сведения из разговора гитлеровцев, Аня заучивала назубок терминологию, которую переводил для нее хорошо знавший немецкий язык Ян Маньковский: «шварм» — звено, «кетте» — тоже звено, но не у истребителей, а у бомбардировщиков, «штаффель» — отряд, «группе» — это легко запомнить — группа, «гешвадер» — эскадра, дивизия. Генерал люфтваффе именуется «коммодором»...
Штаб сещинской авиабазы формировался в Висбадепе, в XII военно-воздушном округе — это разузнал чех Венделин Робличка. Сначала Сещинская база входила во 2-й воздушный флот люфтваффе генерал-фельдмаршала Кессель-ринга (обязательно передать полякам: Кессельринг получил из рук Гитлера «Рыцарский крест» за бомбежку Варшавы и других польских городов и сел!). 2-й воздушный флот начал войну против СССР, имея более 1600 самолетов, Геринг приказал ему уничтожить с воздуха Москву!.. Для этого Кессельринг выделил 300 самолетов и целый «иностранный легион», состоявший из первоклассных итальянских. испанских и других иностранных летчиков.
Потом считая, что с Москвой покончено, Геринг перебросил Кессельринга со штабом 2-го флота на средиземноморский театр военных действий, а соединения 2-го флота переподчинил штабам VIII авиакорпуса и военно-воздушного округа «Москва», образовавшим штаб оперативной группы «Ост», которой командовал сначала фельдмаршал фон Рифтгофен, а затем, после того как фельдмаршала отозвали под Керчь и Севастополь,— генерал-лейтенант Риттер фон Грейм. В Сеще в это время базировалась 1-я авиационная эскадра (дивизия) люфтваффе, но с апреля 1942 года она уже почти не решалась появляться над Москвой.
Все это очень интересовало высшие штабы на Большой земле. Много ценного удалось разузнать, выведать с помощью чехов и поляков. Как радовалась Аня, когда Венделин выяснил, что на сещинский аэродром прилетели — это было в начале сорок третьего — новехонькие ФВ-190, переоборудованные под истребители танков Ю-87 — их испытывал первый ас Гитлера Ганс Ульрих Рудель. И эти данные пригодятся там, за фронтом! Еще как пригодятся!..
Отец Ани — Афанасий Калистратович — только вздыхал, глядя на дочь, стиравшую немецкое белье.
— Вот ведь как судьба играет человеком,— сказал он как-то ей.— Не потащи я вас в Сещу за собой из Брянска, никогда бы, выходит, ты не стала подпольщицей. Жалею я иногда, что предложили мне тут работу по портняжной части.
— Я бы и в Брянске себе дело нашла,— с улыбкой ответила Аня.— Там подполье небось побольше нашего, сещинского!
— И в Брянск, может, не стоило нам перебираться,— вздохнул Калистратыч.— Сидели бы тихо в родных Полянах под Мосальском...
— Я бы и там партизанкой стала,— упрямо сказала Аня.
Евдокия Федотьевна, мать, не перечила дочери — знала ее характер. И брат ее, Серега, такой же упрямый, сразу на фронт пошел. Анька, поди, еще отчаяннее. Подумать только — всю семью заставила переехать обратно в Сещу из деревни Коханово, где было гораздо безопаснее.
— Ой, Анечка, не сносить тебе головы! — не раз вздыхала мать.
...Что ни день, то бомбежка. Воют сирены, палят зенитки, грохочут взрывающиеся бомбы... Из-за сильных и частых бомбежек вода в колодцах стала мутной, грязной — столько натрясло туда земли, и немец каптенармус приказывал Ане и другим прачкам перестирывать белье по нескольку раз.
Какой-то внутренний голос говорил Ане: «Хватит! Спасай, пока можно, остатки организации, выводи людей в лес!» Об этом она читала и в глазах многих своих товарищей. Но Аня, эта двадцатидвухлетняя девушка, до войны не знавшая никаких особых трудностей, эта застенчивая тихоня, ставшая за два военных года боевым командиром большой и сильной подпольной организации, члены которой говорили на разных языках, не дрогнула, не дала спасительную команду на выход из боя. Оставаясь на своем подпольном посту до последнего часа, она послала даже сестру на смертельно опасное дело...
И в этом она тоже следовала примеру Кости Поварова. Костя также не жалел себя. Он тоже вовлек в борьбу всю семью — отца, мать, брата, любимую девушку.
И Аня, как и Костя, была способна на самый отчаянный риск ради незнакомого ей, но своего советского человека. Так, ежечасно, ежеминутно, рискуя организацией, она прятала у себя под кроватью сбежавшую из смоленского гетто девушку-еврейку. Прятала целых шесть месяцев. Прятала от концлагеря, от крематория. Ане не суждено было иметь детей, но она с полным основанием сказала подругам-подпольщицам после того, как ей, наконец, удалось отправить эту девушку-еврейку в лес:
— Теперь Жене жить да жить! На прощание она назвала меня сестрой, а я чувствую себя ее матерью. Точно все эти месяцы я носила ее под сердцем. Точно я дала ей жизнь...
А как она тайком переживала, когда поняла, что Ян Маленький, человек, которого она полюбила со всем пылом юного, зажженного первой любовью сердца, любит другую, любит Люсю. А ведь кроме чувства исполненного долга, это чувство было единственное, что скрашивало трудную Анину жизнь на протяжении многих месяцев подполья.
В майские дни сорок второго года вместе с вишневым цветом расцвело в ее сердце это первое чувство. В березовой роще над складом немецких авиабомб пел соловей. Аня встречалась с Яном Маленьким, чтобы пополнить карту гитлеровской авиабазы. Ей все больше нравился этот пылкий светловолосый поляк с тонкими чертами открытого смелого лица, организатор неслыханного дела — забастовки польских подневольных рабочих на военном аэродроме Гитлера!
Аня и Ян были ровесники. Двадцатого мая подпольщики только что организованных русской и польской групп скромно отметили день рождения Яна, а двадцать третьего мая — день рождения Ани. Даже это пустяковое совпадение показалось тогда ей многозначительным... Неверно воспринимала она тогда и польскую галантность Янека, и его просто дружеские знаки внимания. Да, Ян сразу стал верным, до конца верным другом, но о большем он и не помышлял. Зоркая Аня долго оставалась слепой. Она обманывала себя и тогда, когда Ян, спасая Люсю от отправки в неметчину, предложил ей вступить с ним в фиктивный брак, и во время свадьбы Яна и Люси. «Ведь это все понарошку!» — успокаивала она себя.
А потом, когда Люся шепнула ей, как лучшей своей подруге, что ждет ребенка, Аня последовала тому совету, который она сама давала подпольщицам в первые дни подполья:
— Сердце, девчата, заприте на замок, а ключи забросьте подальше!
И все делала для того, чтобы Люся и Ян были счастливы.
Аня не ошиблась в Яне Маленьком. Когда его арестовали гестаповцы, она и оплакивала его, и гордилась им. Ян мог бы уйти в лес к партизанам, но он не сделал этого. Он пошел на лютые пытки и смерть, чтобы спасти Люсю, семью своей жены. Ведь если бы он ушел, гестаповцы непременно замучили бы Люсю и ее родных.
Ян Маленький был казнен на родине Ани. Аня сложила голову на родине Яна Маленького. Они смело дрались против общего врага и были достойны друг друга.

Аня добилась своего — она снова стала разведчицей. Простившись с Сещей, попав в штаб Западного фронта, она как бы опять задышала тем разреженным воздухом близкой опасности, воздухом боя,о котором тосковала дома, в мирной Ссще. Она приехала в свою часть в село Ямщину под Смоленском, когда зима еще словно лебединым крылом покрывала землю.
Нет, Аня не стала домашним лебедем с подрезанными крыльями! Быть может, именно об этом подумала она когда майор Стручков спросил ее, какой она хочет взять себе разведывательный псевдоним. Аня уже знала, что девушки, работавшие в нашей разведке, выбирали обычно в качестве псевдонимов названия птиц.
— Лебедь,— сказала Аня.
— Что же,— улыбнулся молодой майор.— Хороший псевдоним. Лебеди — смелые птицы, они вступают в бой даже с орлами. Они никогда не изменяют друг другу и живут до глубокой старости...
Так Аня Морозова стала «Лебедем». Так догнала она своих боевых друзей.
В часть Аня приехала вместе с Люсей Сенчилиной. В Ямщине она застала свою бывшую подпольщицу Пашу Бакутину и бывшего командира группы старшего лейтенанта Косырева.
По случаю встречи Иван Петрович Косырев устроил скромный банкет. Допоздна вспоминали они тогда и большую бомбежку, во время которой наши самолеты впервые бомбили сещинскую авиабазу по точной карте, составленной сещинскими подпольщиками, и бой в Сергеевке, где партизаны Данченкова, пользуясь развед данными, добытыми Венделином и Яном Маленьким, разгромили группу гитлеровских летчиков... Столько больших событий уместилось в те два года! Казалось, прожита долгая, полнокровная жизнь.
— А помнишь, Аня, как мы добыли Центру противогаз нового типа? — воскликнула Паша.— Помнишь загадку «желтого слона» ?
— Это что еще за зверь? — спросил Косырев.— Ах, да! «Желтый слон» — эмблема химических войск вермахта...
— Мы засекли тогда в Сеще,— стала рассказывать Аня,— вагоны с этой эмблемой и всполошились — почему это Гитлер прислал в Сещу химические снаряды. Большая земля поручила нам раздобыть новый противогаз...
— И мы раздобыли его, стащили у пьяного унтера,— добавила Люся.
— Противогаз выкрал Саша Барвенков, сказала Аня.— Паренек лет четырнадцати. Хороший был у нас разведчик, да вскоре тогда пропал он бесследно. Мы переправили противогаз партизанам, а те — самолетом на Большую землю...
— А помнишь, Аня,— заговорил снова Косырев,— как предупредила меня о начале наступления немцев на Курской дуге, как переслала мне паспорт «тигра»? Наши очень интересовались этим новым танком...
— А я, девчата,— проговорила Паша, заплетая косу,— никогда не забуду, как ты, Аня, вместе с Люсей однажды Яна Маленького спасли.
Паша тут же пожалела о сказанном. И Люся, и Аня сразу же помрачнели, поникли. Еще слишком свежа была память о Яне Маленьком.
Косырев, взглянув поверх неярко горевшей керосиновой лампы на Пашу, укоризненно покачал головой: зачем, мол бередить незажившие раны. Они и так не скоро заживут и на всю жизнь оставят заметный шрам.
Сам-то он, Косырев, хорошо помнил этот нелепый случай чуть не окончившийся самым трагическим исходом. Было это всего год назад, в марте сорок третьего. Он сменил тогда Аркадия Виницкого, который до него держал связь с сещинским подпольем. Косырев назначил Ане встречу в деревне Калиновке, что лежала неподалеку от запретной зоны Сещинской авиабазы. На эту встречу Аня прихватила с собой молодоженов — Яна Маленького и Люсю, выправив всем документы, будто направляются они в Ка-линовку на свадьбу к родичам. Приехали они на санях в Калиновку немного раньше назначенного времени и сразу же напоролись на трех незнакомых партизан из бригады Данченкова. Тогда только закончилась зимняя карательная экспедиция гитлеровцев и партизаны были злые — за зиму они прошли сквозь огонь и воду, натерпелись лиха и уже успели насмотреться на подлесные деревни, спаленные и разоренные карателями.
Партизаны тут же схватили Яна Маленького, как только заметили на нем шинель люфтваффе цвета голубой стали и пилотку с кокардой и свастикой. Аня и Люся пытались объяснить, что Ян свой парень, подпольщик, на Данченкова работает, но партизаны и слышать ничего не хотели. Они сразу же потащили Яна за околицу...
Яна спасла находчивость Ани. Вскочив в сани, она погнала лошадь галопом навстречу Косыреву. Аня понимала, что только Косырев сможет спасти Яна от расстрела, но успеет ли она позвать его на помощь...
Партизаны, сильно пообтрепавшиеся во время блокады, приказали Яну разуться и раздеться. Ян снял шинель, мундир, сел, чтобы стянуть сапоги...
Аня мчалась, секла взмыленную лошадь кнутом, каждую минуту ожидая услышать звук выстрела за спиной
Ян снял один сапог, принялся за другой...
Аня завидела в поле быстро приближавшиеся к ней сани. Косырев или не Косырев? Если не Косырев, будет уже слишком поздно. Вот-вот грянет выстрел...
Это был Косырев. Аня крикнула ему что-то, не помня себя, с ходу развернулась и помчалась обратно к Калиновке. За ней поспешил Косырев со своими ребятами.
Яна Маленького они спасли в последнюю минуту. Старший лейтенант тут же устроил партизанам разнос за попытку самосуда.
Так Косырев познакомился с Аней Морозовой. Он сразу же оценил в ней быстроту реакции, мгновенную сообразительность. Умение быстро принимать единственно правильное и спасительное решение в безвыходном, казалось бы, положении — не это ли является важнейшим достоинством вожака подполья?
И в Ямщине Косырев продолжал восхищаться Аней. Как она выросла, как закалилась за два года в подполье! Из самой обыкновенной сельской девчонки Аня стала опытным руководителем, душой, сердцем и умом интернациональной подпольной организации. На ходу, в разгаре борьбы, постигала Аня науку конспирации, без отрыва от борьбы, на практике проходила она разведывательную академию. В истинно творческом преодолении немыслимых для Ани прежде задач мужал ее характер. Удивительно умела она перенимать все самое лучшее, самое полезное от своих соратников — она развила в себе разведывательный кругозор Венделина Роблички и командирский талант Кости Поварова, стала таким же страстным борцом, как Ян Маленький, такой же осторожной и осмотрительной, как Ян Большой. И огонь, излучаемый ее большим сердцем, освещал всех ее друзей по подполью и все дела этого подполья.
Командование по достоинству оценило разведчицу Аню Морозову. В ее «личном деле» появилась такая запись:
«Товарищ Морозова имеет в прошлом большой опыт работы на оккупированной территории и по своим деловым и политическим качествам может быть вновь направлена в тыл противника... При наличии документов сможет проживать легально на территории, оккупированной немцами...»
Аня училась радиоделу. Практиковалась сначала на «зуммере», затем на портативной коротковолновой радиостанции «Север-бис». С утра до позднего вечера зубрила морзянку, принимала и передавала цифровой текст, заучивала код, говорила с Люсей — они жили вместе в ломике на 2-й Северной улице только по-немецки.
Аня и не заметила, как на смоленскую землю пришла весна. Не успела отзвенеть и отсверкать капель, как зазеленели палисадники, и вот уже в головном дозоре перелетных птиц пролетели лебеди.
- Весну на хвостах несут! говорили смоляне, провожая прищуренным взглядом солнечно-белую в ярко-синей лазури стаю лебедей.
И вспомнились Ане снова родные Поляны весной. Каждый день, кроме выходного, ходила она с деревенскими подружками из Полян в новоросчистенскую школу-семилетку. Туда и обратно — путь не малый, несколько километров. Но этот путь никогда не утомлял Аню весной. В школу идешь — хрустит ледок под ногами, белым-бело в поле, а из школы идешь — тут и там на солнцепеке чернеют пригорки и проталины, блестят лужи, журчат ручейки, набухают почки берез. Что ни день, то новые открытия, что ни час, меняет свое лицо дорога, меняется вокруг вся лесная сторона. Одни названия деревень чего стоят — Поляны, Новая Росчисть... Это Анины бородатые предки отвоевывали землю у первозданных лесных дебрей.
Вспомнились Ане и две военные весны в Сеще. Первая весна, весна сорок второго, свела их вместе, русских девушек и польских парней. «Теперь ты сыграешь наш главный козырь!» — сказала Аня Люсе, когда та выполнила задание — познакомилась с Яном Маленьким. Сколько пережито было волнений, тревог... И все-таки это была замечательная весна. В роще над складом авиабомб пел соловей, Аня любила и надеялась...
Вторую военную весну Аня и не приметила, с головой окунувшись в подпольную страду. Не до соловьев было Ане, когда кругом шли аресты, а она жила буквально в тени здания гестапо, когда приходилось отдавать себя целиком подготовке к новым действиям накануне операции «Цитадель».
И вот уже третью весну великой войны встречает Аня, и опять она не замечает, как пахнут почки берез, не слышит, как шумят в овраге вешние воды. Цифра «три»:
«ти-ти-ти-та-та»... Что такое «слой Хевисайда» ?.. С каким вспомогательным глаголом спрягаются немецкие непереходные глаголы?..
А деревенские девчата поют за околицей. В открытое окно глядит ветка черемухи. И непрошеные думы лезут в голову, мешая учебе, путая глаголы и затуманивая код. Ведь Ане только двадцать два года! И ей тоже хочется своего счастья. Смутные желания томят ее грудь. Аня опускает книжку, заглядывает в зеркало на стене, поправляет темно-русую прядь на лбу. Пролетают, точно лебеди за тучами, лучшие годы девичества, а девичий срок так короток...
В середине июля, в самую макушку лета, когда стрекот сверчков и кузнечиков мешал радисткам слушать стрекот морзянки, Аня сдавала экзамены. Она ответила на все вопросы инструктора по принципиальной и монтажной схеме рации, легко и быстро устранила нехитрые неисправности, а во время решающего практического экзамена передала на простом ключе в одну минуту 100 знаков буквенного текста и 90 знаков цифрового текста, приняла на слух при слышимости сигнала 3-4 балла соответственно 90 и 85 знаков. До высшего класса далеко, но для выпускника краткосрочных курсов совсем неплохо.
В ее «личном деле» появилась еще одна запись:
«Может быть допущена к самостоятельной работе на радиостанции типа «Север-бис» за линией фронта».
Так «Лебедь» обрел крылья.
А между тем советские войска гнали вермахт из Белоруссии и Литвы, и все меньше оставалось занятой врагом нашей земли, куда могла бы полететь «Лебедь» — радистка-разведчица Аня Морозова.
Как-то вечером к ней постучался майор Стручков. За ним в горенку вошел молодой капитан с орденом Красной Звезды на новенькой хлопчатобумажной гимнастерке и в круглых очках в стальной оправе. Интендант? Штабист?
— Знакомьтесь! — улыбнулся майор.— Капитан Крылатых. Твой, Аня, командир.
Аня так и впилась глазами в ничем особо не примечательное лицо вошедшего капитана. Совсем не таким представляла она себе своего будущего командира. Он рисовался ей похожим на партизанского комбрига Данченкова, в лихой кубанке, кожанке и с маузером на боку. А тут — аккуратно подшитый подворотничок, мальчишеский полубокс, невысокий рост и... эти очки...
Успокоилась Аня только через несколько дней, когда поняла после бесед с капитаном, что он отлично знает свое дело. К тому же ей стало известно, что капитан Крылатых не только воевал на фронте, не только окончил военную школу, но, а это самое главное, уже побывал на трех заданиях в тылу врага.
В те дни из освобожденных наступавшими советскими войсками областей Белоруссии и Литвы возвращались наши разведгруппы. Во главе одной такой группы вернулся в штаб фронта и капитан Крылатых. Для новых, еще более тоудных заданий во вражеском тылу командование стало отбирать самых смелых и умных разведчиков и партизан. И среди первых выбор штаба 3-го Белорусского фронта пал на капитана Павла Крылатых. Уроженец Кировской области, бывший студент Свердловского горного института, капитан Павел Андреевич Крылатых имел за плечами большой опыт работы в тылу врага. Это был разведчик, так сказать, с высшим образованием. Его группа «Чайка», действовавшая на Минщине, добыла и передала командованию много ценных сведений.
Капитан «Джек» — таков был новый псевдоним Павла Крылатых — понимал, как важно безошибочно подобрать себе состав новой группы. И в первую очередь своего заместителя. Вместе с майором Стручковым он остановился на кандидатуре белоруса Николая Андреевича Шпакова, отважного, стойкого, находчивого военного разведчика, успешно действовавшего на родной Витебщине и в Минской области. Шпаков добровольно ушел в Красную Армию из Московского технологического института, где он блестяще учился и подавал большие надежды как будущий теоретик и технолог.
Вторым заместителем подобрали Ивана Мельникова. Он и его закадычные дружки, тоже Иваны — Иван Овчаров и Иван Целиков — долго действовали как военные разведчики в Могилевской области. Это были крепкие ребята. «Гвозди бы делать из этих Иванов!» — перефразируя поэта Тихонова, с гордостью говорил о них позже капитан Крылатых.
Второй радисткой группы «Джек» стала на редкость бесстрашная девушка-радистка, также обладавшая опытом практической работы во вражеском тылу, веселая, неунывающая москвичка Зина Бардышева.
Из бывших партизан в группу «Джека» вошли белорусы Иосиф Зварика, пятнадцатилетний Генка Тышкевич, взятый капитаном буквально в последнюю минуту, и Натан Раневский, бывший студент Ленинградского комвуза имени Крупской, знавший немного немецкий язык.
— Возможно,— сказал однажды Ане Морозовой капитан,— мы устроим тебя в тылу врага. Поэтому тебе надо знать как можно больше о том районе, где мы будем работать.
Он запер дверь, развернул рулон карт на столе. У Ани сильнее забилось сердце... и вдруг — замерло.
Капитан ткнул указательным пальцем куда-то под Кенигсберг.
— Да, Аня, нас выбросят в Восточную Пруссию, в самое логово зверя. Вот Роминтенский лес — бывший заповедник Гогенцоллёрнов. Там теперь охотится Геринг. Вокруг — почти сплошная крепость. А здесь, под Растенбургом,— главная ставка Гитлера. За ее охрану отвечает сам Гиммлер.— Капитан закурил.— Туда со мной полетят только добровольцы. Решай, Аня!
Помолчав, Аня подняла глаза на капитана:
— Я давно решила. Я знала, на что и куда иду...

На аэродроме под Сморгонью группу капитана Крылатых провожал работник штаба. На земле было уже совсем темно, но когда двухмоторный «Дуглас» поднялся на три тысячи метров, Аня, прильнув к иллюминатору, увидела далеко на западе темно-багровое пламя заката.
Летит «Лебедь». Летит в первый раз в своей жизни. Летит над извилистой вереницей огненных вспышек на черной земле. Это фронт. Где-то там бьются Ян Большой, бывший партизанский комбриг Данченков, многие ее боевые друзья. А она, «Лебедь», летит еще дальше, за край Большой земли, за границу неведомого.
Внизу — Восточная Пруссия. Внизу — Германия. Война вернулась к своему нулевому меридиану. Отсюда начинался «дранг» на Москву и Ленинград, отсюда, подобно огненной лаве из жерла вулкана, хлынули колонны вермахта, войска фельдмаршала фон Лееба, танковые дивизии генерала Геппнера.
—. Приготовиться!
Восемь разведчиков и две разведчицы-радистки выстраиваются лицом к хвосту самолета. Вытяжные фалы закреплены за стальной трос над головой. В распахнутые дверцы врывается гул моторов.
— Пошел!
Этот сам по себе прыжок в логово фашистского зверя - уже подвиг.
Вихрь от винтов завертел, закружил Аню. Она камнем падала вниз. И вдруг ее встряхнул сильный толчок — резким, как выстрел, хлопком раскрылся парашют. Аня взглянула вверх на освещенный месяцем серебристо-снежный купол, и буйная, сумасшедшая радость заставила забиться замершее было сердце. Она летела, парила птицей, не ощущая скорости падения. В нахлынувшей тишине едва слышался рокот «Дугласа». Внизу чернели квадраты леса...
Из десяти парашютистов-десантников группы «Джек» шестеро, в том числе и Аня, повисли на высоких соснах. Вскоре все неудачники были сняты товарищами с деревьев, но парашюты их остались висеть на ветках — разведчики торопились как можно скорее уйти от места десантирования. Но самым неприятным было то, что бойцы не смогли найти грузовой парашют с тюком, в котором лежали боеприпасы, запасные комплекты радиопитания и двухнедельный рацион продовольствия.
Гитлеровцы, встревоженные выброской десанта под Тильзитом, с первого же дня, как только самолет-разведчик засек близ деревни Эльхталь — Долины лосей — висевшие на соснах парашюты, организовали погоню. По сигналу «Внимание — парашютисты!» пришла в действие вся огромная машина полиции безопасности и СС. И когда радистки группы «Джек» — Аня Морозова и Зина Бардышева — вышли в эфир, их сразу же засекли немецкие «слухачи» — специальные части радиоподслушивания. Пеленгаторы точно указали, в каком квадрате леса скрывались разведчики, и через час после радиосеанса в лесу начали облаву специальные эсэсовские команды по борьбе с парашютистами. Пришлось группе «Джек» петлять, путать следы, минировать свой путь «противопехотками» и посыпать его пропитанным бензином табаком, чтобы обмануть собак.
На третью ночь у моста через довольно широкую реку Парве разведчики столкнулись с гитлеровцами. В этой скоротечной стычке немецкая пуля ужалила в самое сердце капитана Павла Крылатых, командира группы «Джек». Командование группой принял первый заместитель Крылатых Николай Шпаков. Он снял с убитого друга полевую сумку с картами. «Вальтер» он передал Ане, а простреленную куртку — Генке Тышкевичу.
— Надень! — сказал он самому юному члену группы. - Пуля дважды в одно место не попадает.
Почти два месяца командовал группой «Джек» Николай Шпаков. Аня и Зина передавали Центру радиограмму за радиограммой со сведениями об укрепленном районе «Ильменхорст», который по своей мощи превосходил знаменитую «линию Зигфрида», о перевозках живой силы и техники врага по железной дороге Кенигсберг — Тильзит. И все это — в неимоверно трудных условиях «восточного форпоста» третьего рейха, в дни, когда повсюду после покушения на Гитлера свирепствовал развязанный Гиммлером невиданный террор.
Шпаков вскоре понял, что группе не удастся устроить «Лебедь» в Восточной Пруссии, в этой вотчине «великого герцога» Эриха Коха, гаулейтера и СС-группенфюрера, палача — рейхскомиссара Украины. Нет, видно, «Лебедю» было суждено остаться диким лесным лебедем!..
Трудно, очень трудно приходилось Ане-подпольщице в Сеще, но еще трудней оказалась работа разведчицы у самых стен «Вольфсшанце» — гитлеровского «Волчьего логова». Бои, прочесы, облавы, засады... Мучил голод. Лишь изредка удавалось «Джеку» принять ночью груз — то погоня, то погода мешали. И после каждой выброски груза снова обнаруживали группу гестаповцы, снова прочесывали лес густые цепи эсэсовцев. И снова шли на прорыв джековцы, отбиваясь огнем автоматов и «феньками» — так называли в группе гранаты «Ф-1».
Прошло два месяца — таяли силы группы. Убит Зварика. Пропали без вести во время боя с засадой Раневский и Тышкевич. Ане не суждено было узнать, что Раневский, травмировавший ногу, и приставший к нему Генка Тышкевич дождутся своих, скрываясь в лесах и даже на хуторе у одного немца, разуверившегося в победе Гитлера. К сожалению, без связи с Центром они ничем не могли больше помочь нашему командованию.
Считалось, что на той же ночной засаде в лесу погиб и второй командир группы «Джек» Николай Шпаков. Но это не так...
Об Ане Морозовой, активной участнице, а затем и руководителе сещинского подполья, мне, бывшему ее товарищу по войсковой части, удалось впервые рассказать в 1959 году на страницах «Комсомольской правды». Затем повесть «Вызываем огонь на себя!» вышла отдельной книгой, появился одноименный первый советский многосерийный телевизионный фильм. Тогда считалось, что после освобождения Сещи Аня Морозова была заброшена в Польшv И только в 1966 году посчастливилось мне найти в яохивах документальные свидетельства о героической работе падистки-разведчицы Ани Морозовой с группой «Джек» в Восточной Пруссии до того, как она попала в Польшу. В 1967 году я впервые рассказал об этих фактах в документальной повести «Лебединая песня» на страницах той дае «Комсомолки».
В «Лебединой песне» я писал, что Николай Шпаков был убит на ночной засаде...
Но поиск продолжается и поныне. Руководители архива, с помощью и при участии которых готовился этот сборник, помогли отыскать в отчетах разведчиков, действовавших в Восточной Пруссии осенью 1944 года, уникальный документ, позволяющий уточнить ряд фактов. Оказывается, Николай Шпаков в ту ночь не погиб, а был отрезан кинжальным огнем гитлеровцев, устроивших ночную засаду, от своей группы, которой он так замечательно командовал в сложнейших условиях. Но он попал, что называется, из огня да в полымя. Сначала ему невероятно повезло:
разыскивая джековцев, он набрел в лесу на группу советских разведчиков от штаба соседнего 2-го Белорусского фронта. Как и «Джек», эта группа несла тяжелые, невосполнимые потери, голодала... Можно себе представить, как мучился и страдал командир, отрезанный от своих разведчиков. Но и в новой группе он находился всегда впереди — таков был разведчик Шпаков.
Николай Шпаков, герой витебского подполья и разведывательного рейда группы «Джек», был убит во время налета на фольварк гроссбауэра — его сразила пуля немецкого штурмовика...
Когда группа «Джек» действовала в Восточной Пруссии, я со своей группой находился в Вартеланде, в районе Шнейдемюль — Позен (ныне Пила — Познань). Районы Восточной Пруссии и Вартеланда очень похожи друг на Друга, и я прекрасно представляю себе, в каких условиях Жила и работала Аня со своими друзьями — джековцами. Правда, плотность населения Вартеланда погуще, чем в Восточной Пруссии, и лесов здесь было поменьше, но у нас зато нашлись такие помощники, каких не было у джековцев,— поляки, батраки, полу рабы, которых немцы не Успели выселить в Варшавское генерал-губернаторство. Впрочем, и Аня потом пришла к полякам...
После исчезновения Николая Шпакова группу возглавил Иван Мельников, а Аня стала его правой рукой.
Днем Аня старалась не смотреть на друзей — так исхудали они, так осунулись. У Вани Овчарова, кажется, открылся застарелый туберкулез — он выхаркивал кровью лицо приобрело восковой оттенок.
Немцы называли парашютистов «лесными призраками». Бледные и изможденные джековцы в своих пятнистых желто-зеленых куртках действительно были похожи на лесных духов. Порой им приходилось пить из копытного следа на лесной колее, на кабаньем водопое, испещренном следами матерых секачей, лосей, оленей...
Как-то Центр выбросил разведчикам по их просьбе винтовку с глушителем звука. Из «бесшумки», стрелявшей специальными облегченными патронами с зелеными головками, удалось подбить косулю, но мясо быстро испортилось — не было никакой возможности развести огонь, а первая же попытка сделать это едва не погубила группу. В восточнопрусских лесах было множество опасного для разведчиков народа — егерей, объездчиков, лесников, лесозаготовителей. Правда, это были в основном старики да инвалиды, но каждый из них мог в два счета связаться с гестапо, полицией и жандармами, которые сразу бы наводнили лес. Часто на помощь гитлеровцы вызывали и молодых юнкеров военных училищ и отряды гитлерюгенда, рыскавшие опасными сворами по лесным квадратам.
Очень досаждали разведчикам, особенно ночью, бесконечные ряды колючей проволоки, которой гроссбауэровское кулачье окружало свои земли и угодья. Видно, не очень-то любили здесь соседи друг друга... Еще большая загвоздка — реки и речушки. Их научились преодолевать вплавь, переправляя оружие, боеприпасы, продукты, если они были, на завернутых в плащ-палатки тюках сена, специально нарезанного камыша, дров...
Всюду, где это было возможно, джековцы продолжали брать «языков». В приказе группе «Джек» ясно говорилось:
«Действовать активно». А это прежде всего означало брать «языков». Первого «языка» успел взять еще капитан Крылатых. Это был первый «язык», увиденный в лесу Аней. Пять лет он воевал на чужих землях, а в плен попал на своей! И как же он не был похож на тех надменных, заносчивых, высокомерных «покорителей» восточных земель, которых Аня видела в Сеще — полковника Дюду, подполковника Арвайлера, СС-оберштурмфюрера Вернера, тех кто хвастался, что Кремль превращен бомбами в груду развалин, а Красная Армия уничтожена.
«Язык» что-то лепетал о Карле Марксе, о Тельмане, говорил не «хайль Гитлер», а «рот-фронт». Аня просто не узнавала этого фашиста!..
Но когда «язык» услышал голоса гитлеровцев на подлесной дороге, он тут же вскинулся и заверещал о помощи...
После встречи с «языками» Аня или Зина работали на ключе, отстукивая радиограммы с новыми важными, нужными командованию 3-го Белорусского фронта сведениями.
Проходили октябрьские дни, а джековцы питались лишь ржаным зерном, брюквой да морковкой с еще не убранных полей.
Лили холодные осенние дожди. Промокали маскировочные костюмы, промокала насквозь грязная, полуистлевшая одежда, но просушиться было негде. Впроголодь встретили и Октябрьский праздник.
А фронт все стоял и стоял на месте. Груза с продуктами не было из-за нелетной погоды.
Казалось бы, чувство полной безысходности должно было сломить дух джековцев, погубить их. Но этого не случилось и не могло случиться. Ведь это была осень сорок четвертого! Ведь Аня и ее друзья уже пережили битвы и за Москву, и за Сталинград, была уже освобождена почти вся Советская земля. Джековцы понимали — полная победа не за горами.
Не довольствуясь своей работой в качестве радистки, Аня все чаще и чаще ходила на задание: все-таки немцы охотнее открывали несчетные запоры своих несокрушимых дубовых дверей на звук женского голоса.
И снова, и снова прочесы, облавы, засады в ночи..
Однажды группа натолкнулась на полевой аэродром за опушкой леса. Послали одного джековца на разведку. Он вернулся с фантастическими сведениями:
— Стоят истребители «Мессершмитт-111» и «Мессер шмитт-112»
— Эх ты! Придумал тоже! — упрекнула его Аня, хорошо знавшая типы самолетов люфтваффе.— Да таких самолетов и нет вовсе! Что Центр скажет, если мы такую липу радируем.
Она пошла сама и вскоре вернулась с точными сведениями: на аэродроме стояли модернизированные самолеты типа «Мессершмитт-110Е».
Кстати, на прусской земле Аня продолжала вести борьбу с 6-м флотом люфтваффе, который в свое время сменил 2-й флот фельдмаршала Кессельринга и командовал этим 6-м флотом все тот же генерал-фельдмаршал фон Грейм. Аня засекла аэродром фон Грейма, а «слухачи» фельдмаршала неизменно засекали ее и Зинину рацию Да, борьба продолжалась, и действующие лица оставались в основном прежними...
Все чаще стали заморозки. Мельников берег джековцев, подыскивая для дневки в лесу стога сена, заготовленного немецкими егерями для зимней подкормки лесного жвачного зверя. К утру стог, прятавший джековцев, покрывался снаружи густым белым инеем. Скоро-скоро выпадет первый снег, и тогда станет отпечатываться на пороше каждый след разведчиков. На шоссейных дорогах уже появились выкрашенные в белый цвет танки — «тигры» и «пантеры». Немецкие солдаты надели белые маскировочные костюмы с белыми капюшонами поверх касок. А Центр все не слал груза — погода нелетная!..
Голод погнал Аню к фольварку.
— Вер ист да? Кто там? — спросил за дверью хозяин — старый бауэр.
— Беженка я. Из Гольдапа,— ответила по-немецки Аня, бросая взгляд на двух своих товарищей, стоявших с автоматами на крыльце.
— Нам запрещено пускать посторонних. Идите своей дорогой!
— Я иду в Гдыню. Продайте хлеба...
— В Гдыню? Не Гдыня, а Готтенхафен! И старый бауэр выстрелил в окно из дробовика.
...Летят над зубчатым гребнем ельника лебеди-кликуны. Летят от голубых фиордов суровой Скандинавии высоко над Восточной Пруссией, летят в теплый, благодатный край Средиземноморья. Сняв наушники, упаковывая рацию, Аня с завистью следит за их полетом. Час-другой — и они будут в Польше, а Польша не чужая, братская земля. Но один из лебедей, самый последний, почему-то все больше отстает от стаи. Он слышит трубные клики, из последних сил бьет крылами, но летит все медленнее, все ниже...
Не за горами зима. Что тогда будет с группой? В середине ноября Центр выбросил группе «Джек» нового командира — Анатолия Моржина. Разведчики приняли его в районе Роминтенского леса, заповедного леса Гогенполлернов, и сразу же двинулись в новый район действия, к Растенбургу.
Гитлера, правда, не было уже тогда в Герлицком лесу под Растенбургом. Он улетел из главной квартиры в зарядную ставку, чтобы оттуда руководить своей последней крупной наступательной авантюрой в Арденнах.
Но большие силы Гитлера по-прежнему оставались в Восточной Пруссии и Польше. Выяснить, что это за силы — такова была первейшая задача группы «Джек».
Молодой лейтенант Анатолий Моржин, бывавший в районе Клетнянских лесов под Сещей и в Белоруссии, с тоской и сочувствием смотрел на джековцев — они выбивались из последних сил, не люди, а тени... Сколько еще они выдержат боев? Ведь теперь он, Моржин, за них в ответе. Умереть в этой неметчине — нет ничего проще, но как умереть с пользой, а еще лучше принести пользу и вовсе не умереть!
Крепко призадумался Моржин. И наконец решил просить командование о переходе группы, провоевавшей более трех с половиной месяцев в Восточной Пруссии, на юг, в Польшу.
Ради спасения последних джековцев Центр разрешил группе покинуть заданный район действий. Разведчикам предстояло пройти по оперативным тылам почти всей группы армий «Центр» — в тыловом районе 3-й танковой армии, 4-й и 2-й полевых армий вермахта, как раз там, где шло формирование частей и соединений для обороны восточно-прусской цитадели третьего рейха.
Особенно интересовал Центр район главной ставки под Растенбургом и предмостных укреплений в Мазурии.
И вслед за Крылатых, Шпаковым, Мельниковым четвертый командир группы «Джек» Анатолий Моржин совершил то, что казалось невозможным.
Долог и труден был путь в краю Мазурских озер. «Джек» прошел даже мимо Растенбурга, под которым в болотистой хвойной чаще Герлицкого леса скрывался под маскировочной сетью похожий на огромный железобетонный череп подземный бункер Гитлера.
До польской границы дошли только четверо — Аня, Зинэ Ваня Мельников и Толя Моржин. Погиб Ваня Овчаров, пропал без вести Ваня Целиков... Когда мне удалось спустя много лет после войны разыскать его, тракториста в мо-гилевском совхозе, он сказал, что считал всех джековцев погибшими.
Отважная четверка перешла старую границу Восточной Пруссии темной вьюжной ночью.
Казалось, главные трудности остались позади. Наконец-то они в Польше! По совету поляков, тепло, дружески встретивших советских разведчиков в деревнях Мышинецкой пущи, четверка обосновалась не в домах, а в лесной землянке недалеко от деревни Вейдо. Поляки рассказали что все северные районы Польши Гитлер присоединил к рейху еще в 1939 году, что район Мышинецкой пущи вошел в Цеханувский округ, присоединенный к Восточной Пруссии, что в этом округе, как встарь тевтонские псы-рыцари в польском пограничье, лютуют подчиненные гаулейтеру «Эриху кровавому» эсэсовцы, жандармы, полицаи. Война, развязанная Гитлером против Советского Союза, помешала полному выселению поляков из северных районов Польши в Варшавское генерал-губернаторство. Но все лучшие земли были уже переданы колонистам-гитлеровцам из рейха, превратившим поляков в рабов. Гаулейтер Кох отнял у поляков даже их родину, их национальность, приказав в аусвайсах в графе о национальности ставить: «не имеется».
Друзья познаются в беде. Ян Маньковский и его товарищи — Ян Тыма, Вацлав Мессьяш, Стефан Горкевич — нашли друзей и боевых побратимов в русском поселке Сеща под Брянском. Аня Морозова и джековцы обрели верных товарищей на польской земле, совсем недалеко от исторического поля под Грюнвальдом, где польско-литовско-русское воинство нанесло в былые времена сокрушительный удар по псам-рыцарям Тевтонского ордена.
Впервые за много недель разведчики отведали досыта горячей пищи, впервые почти за пять месяцев помылись в бане.
В железной трубе землянки завывала декабрьская вьюга, но мороз не страшил джековцев.
Анатолий Моржин деятельно налаживал разведку. Центр просил сосредоточить внимание на Летценском и Млавском укрепленных районах, прикрывавших южные и юго-восточные подступы к восточнопрусской цитадели. Аня предложила составить подробную карту оборонительных поясов на основе бесед с поляками, бежавшими с рытья немецких окопов, а таких поляков было немало. Она посоветовала также специально заслать на наиболее интересные, ключевые участки отборных добровольных помощников группы «Джек», в особенности бывших «жолнеров» — солдат Войска Польского, саперов, хорошо разбиравшихся в разного рода фортификациях и оборонительных рубежах. Можно было бы заслать надежных людей из местных жителей и в немецкую армию, но в деревнях сказали, гитлеровский призыв добровольцев-поляков в «доблестный великогерманский вермахт» провалился целиком и полностью. Немцам пришлось самим сдирать со стен, заборов и телеграфных столбов призывные листовки, потому что на каждой из них появились обидные для фашистов надписи вроде «Гитлер капут!».
Наконец в Мышинецкой пуще джековцы приняли груз с Большой земли. Но по-настоящему развернуть работу здесь им не удалось.
Каратели напали внезапно. Лесная землянка сражалась как фронтовой дот. Мельников и Моржин прикрыли огнем автоматов девчат, дали им возможность отойти под обстрелом в густой лес.
Одна из немецких пуль догнала Зину Бардышеву, тяжело ранила ее. Зина повернулась к Ане — они ползли рядом — и, поднося пистолет к виску, проговорила:
— Если сможешь, Аня, передай маме, что я умерла как надо!
Анатолий Моржин и Иван Мельников дрались отчаянно. Истекая кровью, они продолжали схватку...
Аня осталась одна. Одна из всей группы «Джек»! Кончался пятый месяц в тылу врага.
Поляки связали ее с группой капитана Черных. Эта десантная группа была выброшена под Мышинец в ноябре штабом 2-го Белорусского фронта.
Облавы и прочесы в Мышинецкой пуще продолжались. По совету бывалых польских партизан из славной Армии Людовой, которая была представлена в Мазовецком краю Партизанской бригадой имени Сынов земли Мазовецкой, капитан Черных с разрешения Центра решил временно уйти в Серпцкий повят (уезд), чтобы укрыться там в плавнях реки Вкра. В путь вышли вместе с небольшим отрядом поручника «Черного» (Игнация Седлиха).
По дороге Аня не раз передавала Центру радиограммы со сведениями о Млавском укрепленном районе, о гитлеровских гарнизонах в самой Млаве, Цехануве и Рыпине. Поручник рассказал капитану Черных и Ане о том, как недавно трагически погиб в Серпцком повяте под Бежунью крупный разведчик гвардии майор «Овод». Аня, разумеется, не могла тогда знать, что речь шла о Геннадии Братчикове, ее товарище. И вот пути разведчиков, хотя Братчиков был уже мертв, пересеклись под Бежунью, в плавнях у реки Вкра.
Группы капитана Черных и поручника Седлиха остановились на ночь в стодоле и хатке крестьянина Тадеуша Бжезиньского близ деревни Нова Весь, совсем недалеко от хутора Мысьлин и островка на реке, где погиб Братчиков. На ночь хозяйка дома напоила Аню горячим молоком — девушка сильно простудилась по дороге из Мышинецкой пущи — оттепели сменялись морозами, туманы ~ снегопадами...
Каратели напали на хутор на рассвете. Руководимые офицерами СС и СД, они действовали наверняка — окружили хутор плотным кольцом, открыли шквальный огонь. Если бы партизаны растерялись, они погибли бы все до единого. Но они ответили огнем на огонь и прорвали густую цепь карателей. Упал с залитым кровью лицом капитан Черных...
Аня бежала сквозь свинцовую метель, прижимая к сердцу, словно ребенка, свою рацию, свой «Северок». До леса, до плавней оставалось несколько шагов, когда в левое запястье, прямо в ремешок от часов, ударила, щелкнув как выстрел из пистолета, разрывная пуля. Пуля перебила кость, и рука повисла на сухожилиях. Аню подхватили поляки, какой-то партизан взял у нее рацию.
— Ничего! — сгоряча еще пробовала пошутить Аня.— Радистке ведь нужна правая рука!..
За облезшими, заснеженными осинами замаячили крыши хат деревни Дзечево. К Ане подбежал незнакомый пожилой поляк крестьянин.
— Дочка! Я спрячу паненку в своей хате! Паненка может положиться на меня и на моих детей!..
— Сколько их у тебя? — превозмогая боль, спросила Аня.
— Трое малых...
Аня мотнула отрицательно головой. Может, вспомнила она в этот миг трех своих сестренок, вспомнила, как посылала Машу на аэродром... Да, она рисковала тогда и сестрами, и отцом с матерью, но делала она это не ради себя, а ради великого дела, которое для нее, для Ани Морозовой, было больше, чем жизнь — ее жизнь и жизнь близких и родных...
— Нет! — твердо ответила Аня поляку.— Я не пойду к вам Если найдут меня там немцы, расстреляют и вас, я ваших детей...
Казалось, всюду в плавнях трещат разрывные пули. Немцы шли по пятам.
Партизаны понесли тяжелые потери. Они отходили в плавни чтобы спастись, переплыв коварную незамерзающую зимой реку Вкру. Они не могли взять с собой Аню — она уже падала с ног.
— Мы спрячем тебя,— сказал один из партизан,— отвлечем на себя немцев, а затем вернемся за тобой...
В лесу подвернулись двое поляков, двое стариков смолокуров. Они помогли спрятать Аню за болотцем в лозняке...
Партизаны ушли. Ушли и смолокуры. Аня осталась совсем одна. А вдали уже слышался собачий лай — эсэсовцы и жандармы шли с собаками. На снегу ясно виднелись алые пятна крови, Аниной крови. Две ищейки шли прямо по этому кровавому следу.
Аня сняла с пистолета ремешок, наложила тугой жгут поверх запястья.
За кустами мелькнула высокая фуражка с имперским орлом...
Аня положила перед собой две осколочные гранаты две последние «феньки».
Она отбивалась до последнего. Стреляя из «вальтера», она уложила трех гитлеровцев, первой гранатой ранила обеих собак. Это спасло жизнь смолокуру Павлу Янковскому, который прятался неподалеку в болоте и был единственным очевидцем последних минут разведчицы. Его напарника немцы нашли и застрелили на месте.
— Сдавайся! — кричали немцы. Сдаться? Ни за что! Лебеди не изменяют!.. Аня не могла перезарядить «вальтер» одной рукой. Тогда она вырвала зубами кольцо последней гранаты «Ф-1» и прижала ребристую «феньку» к груди...
...Аня лежала мертвая на улице польского села. Офицер СС, стоя рядом с изуродованным трупом разведчицы, заставил солдат промаршировать перед мертвой Анной Морозовой. И они шли перед «Лебедем», печатая шаг.
— Если вы будете такими же храбрыми и сильными как эта русская девчонка,— прокричал офицер солдатам — Великая Германия будет непобедима.
Война кончалась, Германия шла к неизбежному поражению, а он так ничего и не понял, этот офицер СС Не разглядел недоступных для него истоков Аниной храбрости и силы. Не ведал, что сколько гусь ни бодрись а лебедем ему не быть.
Спустя двадцать с лишним лет после войны я приехал в Польшу на могилу Ани Морозовой в старинном селе Градзаново Серпцкого повята воеводства Мазовии. Почти совсем рядом — в том же повяте, в местечке Бежунь — покоится прах гвардии майора Геннадия Братчикова.
Два разведчика, два Героя Советского Союза, два кавалера ордена «Крест Грюнвальда» лежат почти рядом в братской польской земле. Они легли в эту землю еще тогда, когда ее попирал кованый сапог вермахта. Оба отдали жизнь за победу над врагом, за то, чтобы Советская Армия и Войско Польское заплатили меньшей кровью за освобождение Польши.
На сельском кладбище под старыми густыми деревьями у входа покоится широкая мраморная плита. На ней высечена надпись на польском языке:

"АНЯ МОРОЗОВА. СПИ СПОКОЙНО В ПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ!"

Замер у могилы почетный караул юных харцеров. В те дни почти вся Польша смотрела по телевизору фильм об Ане Морозовой и ее друзьях — «Вызываем огонь на себя!». Смотрели его и все харцеры села Градзанова. И вот в гости к ним приехали режиссер этого первого советского многосерийного телевизионного фильма Сергей Колосов и артистка Людмила Касаткина, столь великолепно исполнившая роль Ани Морозовой...
Имя Ани, ныне навсегда увековеченное, выбито золотыми буквами на каменной доске у входа в сельскую школу Градзанова. Школе этой присвоено имя Ани Морозовой. И ученики школы каждый день приносят розы и красные гвоздики на священную для них могилу «Лебедя».
И дважды в год пролетают над ней белые стаи, и слышатся далеко окрест лебединые клики. Словно в певучий серебряный рог трубят лебеди и зовут в неведомый путь, зовут к подвигу.